Читать книгу "Безумие  - Ринат Валиуллин"

Почерк был приятный, любовный и с огоньком:

– Окно закрой.

– Ты про форточку?

– Я про windows.

Чувствовалось по манере письма, что душа Клима была молода, даже прыщава, а у духа едва ли начала пробиваться щетина. В общем, я купил Достоевского. «Здесь вам не щетина, а целая борода, выдержанная философски, на собственном соку». Вышел из магазина, нашёл свою машину и забрался в неё. Усадил Достоевского на заднее сиденье. Всю дорогу он молчал, а с Климом пришлось бы болтать непонятно о чём, мне было спокойно от векового молчания классика.

* * *

Я перестал смотреть на дорогу, глядел по сторонам, полностью отдав инициативу своей жене, она весело рулила. Внутри неё мой сын или дочь, как я мог ругать её. Это было всё равно что бить собственных детей.

– Будь я одна сейчас, я бы разговаривала сама с собой.

– Или ругалась бы на других.

– Ну, не без этого.

– Тебе уже есть с кем общаться.

– Плод сейчас уже с виноградинку, у него есть ручки и ножки, а в 16 недель – с авокадо.

– Авокадо – хорошее имя.

– Скорее профессия.

Я смотрел на её профиль, серьёзный слишком и от этого ещё более изящный и очаровательный. Он уверенно рассекал фон города, который отставал за окном.

– Если бы ещё пешеходы светились в темноте.

– Мужчины или женщины? – крутил я церебрально что-то своё.

– Конечно, мужчины, женщины мне не нужны.

– А мужчины нужны?

– Лишним не будет уж точно.

– Этот подойдёт? – указал я на гаишника, который проводил нас взглядом.

– Нет, слишком в форме. К тому же на службе.

– Так какой мужчина тебе нужен?

– Хорошо бы мужчину сильного, сильного настолько, чтобы мог уступить. Не как этот, – указала мне на соседнюю машину, что сигналила сбоку. – Будет мне тут ещё бибикать.

– А вдруг там женщина?

– Нет, женщины обычно не сигналят, они могут матюгнуться про себя, но сигналить не будут. Чего по пустякам тревожить общественность. Нашёл место, – оторвала меня от ночного пейзажа жена. Мы стояли на перекрёстке. Из впередиидущей машины вывалился мужчина и начал ссать на колесо машины, в которой сидел.

– Ого, приспичило.

Этого мужику показалось мало, он пошёл на середину дороги, всё ещё поливая мостовую. В этот момент, чтобы уйти от столкновения с этим «пожарником», синий «форд», летевший на мигающий зелёный, врезался в светофор, и его развернуло. Мужик всё ещё поливал. «Форд» смотрел на него удивлённым взглядом, на его переносице возникла морщина, а фары поднялись кверху. Водитель выбрался из покорёженной машины. Светофор нагнулся, будто хотел что-то шепнуть ему на ушко, очень личное. Снизу из-под бампера «форда» потекло.

– Прямо общественный туалет устроили, – повернула налево, как ни в чём не бывало, жена.

– Может, остановимся? – спросил я.

– Ты тоже хочешь что ли? – переключилась на вторую Шила. – Потерпи до дома.

* * *

– Чем занят?

– На работе. Убиваю время.

– Не жалко?

– Если я его не убью, то оно прикончит меня. У нас борьба. Это держит меня на плаву.

– Думаю, что не только тебя. И вообще мне не нравится фраза «на плаву». Ты заболел что ли? Кашляешь…

Кашель засел во мне и никак не хотел выходить, будто гость, который засиделся и которого трудно было выпроводить, сколько не намекай. Недели две уже гостил.

– Может, и болен, а может, просто хочу высказаться, да не могу, будто что-то мешает.

– Только не раскисай! Нам ещё детей растить.

– Хорошо, – согласился я, перекладывая в голове своей мысль, что прожитое наше для потомков никуда не годно, если его не законсервировать счётом в банке или не построить стену недвижимости, чтобы не разлагалось. Какую-никакую, а память ещё хранило прожитое. Флешка на несколько гигов, где каждый гиг – отрезок жизни с кем-то, с каким-то счастьем или несчастьем. Отрезай и ешь, покуда флешка гнездится, выращивая вместе с материнским плато птенцов. – Я помню.

– Я рада, что ты меня ещё не забыл, – постаралась Шила добавить позитива в общение.

– Никто не будет тебя так помнить, как я каждую твою прелестную деталь.

– По-моему, у тебя жар. Надо будет вечером горчичники тебе поставить.

– Меня ещё на год отстранили от полётов.

– Да? Ну, ладно, сделаю тебе массаж, раз такое дело. Главное, не переживай так сильно. Ты же и сам ещё не особо готов.

– Обида меня взяла. Пока я не был отстранён от неба, я мог хоть на время улететь от этой жизни к другой.

– Ладно тебе, что ты на ерунду дуешься. Обидно, это если ты голодный варишь суп в общаге, уходишь с кухни за тарелкой, а когда возвращаешься, мяса в кастрюле уже нет, – пыталась утешить меня жена. Она-то знала, что такое небо для лётчика. – Или чего хуже, в кастрюле плавают чьи-нибудь трусы. Сразу начинаешь изобретать план мести. «В следующий раз надо будет в бульон добавить слабительное».

– Думаешь, мне надо слабительное принять?

– Лучше расслабительное, выпить не помешает. И будет тебе счастье.

– Ты думаешь, это самый короткий путь к счастью?

– Да, напрямки. Дворами.

– Такого счастья хватит только до утра.

– Ты про больную голову? Ну, так это же завтра.

– Так это скоро.

– Не бери в голову, пока она не болит, – действовал на меня, как компресс рассасывающий боль, голос жены.

– У тебя так получается?

– Да, потому что я влюблённая и глупая.

– Влюблённая и глупая, это одно и то же?

– Нет, это с одним и тем же.

* * *

Питер. 00.30. Ночь побелела за окном, увидев, чем они занимались в спальне.

Одни отношения склеивают, другие связывают, третьи сколачивают. Наши сердца, как на клёпках, держались на нюансах, вроде этой ночи:

– А помнишь, в ту самую первую ночь под нами сломался диван?

– Ты ломалась, а диван, нет, не помню, – рассмеялся я.

– Да, было смешно, не то что сейчас. Никаких неожиданных поворотов. Если семейный вечер копирует предыдущий – это верный признак того, что мы на пути к рутине. Мы – мебель, мы, как и отношения, дубовы и вечны.

– Я бы сказал дубово-рябинны. Я дуб, ты рябина. А так хочется быть личностью. Мне всё время казалось, что я создан для чего-то большого, великого. Создать что-то грандиозное, – обнимал я жену, глядя в потолок.

– Некоторым удалось стать известными, ничего не создав, уничтожив, разрушив. Истребив.